Глава Левада-центра Лев Гудков рассказывает о том, чего и почему боятся россияне, и как чувство страха менялось последние 25 лет.
Лев Гудков, директор Левада-центра: Такого рода исследования мы ведем уже больше 25 лет с момента образования нашего центра, еще тогда он назывался ВЦИОМ, Всесоюзный центр. У более образованных групп, занимающих более высокие социальные позиции, более информированных, то, что мы не совсем правильно обычно называем средним классом или даже элитой в широком смысле, социальной элитой, там страхи носят более рационализированный характер, более осмысленный и связанный, конечно, с реакцией на действия властей. Это гораздо более актуальные страхи в отличие от страхов, которые присутствуют в толще населения, прежде всего, в низовых группах – это окаменевший страх, память о советском времени, о репрессиях, об отношении к государству как к карательной машине, порой произвольной. Это слабо рационализируемые страхи.
Сильные страхи проявляются в моменты кризиса и роста социального напряжения. Поэтому довольно высокий был страх в период Перестройки и после в связи с ломкой, институциональной ломкой, непредсказуемостью действий властей, канун гражданской войны в 1991 году и в 1993 году. А затем эти страхи начинают снижаться и достигают минимума где-то во второй половине 2000-х годов, примерно 2006, 2007 год самые благополучные годы в общественном мнении. В то время как низовые страхи остаются примерно этими же самыми. Начиная с 2011, 2012 и особенно в 2013 году, страх перед массовыми репрессиями резко вырос и достиг, не могу сказать, что максимума, но очень сильно выражен.
Если говорить прямым образом, то испытывают постоянный страх 15%, устойчивый, страх немножко послабее – еще 15% и побаиваются, но не имеют определенного еще 23%. Иначе говоря, 30-37, 38% живут в постоянном горизонте страха перед возвратом к массовым репрессиям. Это очень много. И здесь чрезвычайная важная вещь. Это именно те люди, которые выходили на улицы, на Болотную, на митинги протеста и прочее. Это те группы, которые обладают ресурсами интеллектуальными, прежде всего, и понимают, чем им грозит авторитарный режим. Ужесточение политики в последние два года связано с этими протестами, с ростом недовольства массового, оно делает еще больше их предположения и усиливает опасения.
Если говорить о хроническом страхе, то, конечно, у людей пожилого возраста, пенсионеров, у молодежи этого нет. Она менее осмысленно относится и к своей жизни, и к политике. Сосредоточением понимания этих интеллектуальных, культурных, социальных ресурсов, понимание реальности, конечно, являются люди более образованные и, скорее, более зрелого возраста – 45 -60 лет. То, что ими двигает, — это опыт еще с советского времени, они застали это и помнят, и категорическое неприятие этого порядка. Это тот окаменевший страх, который идет еще, скажем, от 30-40-х годов и воспроизводится практически неосознанно, несознательно. Он входит в сознание, в конструкцию реальности. Не просто входит в сознание, он определяет жизненные стратегии практики приспособления к этой власти, адаптации через снижение запросов, через снижение требований к качеству собственной жизни. Короче, как говорит один из моих коллег, прикинуться несъедобным. Вот тактика съежиться, сделаться сереньким, незаметным, авось, власть тебя не заметит. Это очень важная вещь. Это не отдельный страх, а это пронизывает все социальное поведение, всю ментальность нашего общества, и никуда не исчезает.
Инерция воспроизводства этого очень велика. Молодые просто, и у них тоже присутствует этот страх, опять-таки в семьях более образованных, более продвинутых, но он просто менее артикулирован и в силу возрастного оптимизма, открытости надежд он находится на втором, третьем плане. Нельзя сказать, что его нет, но он просто еще гораздо менее обозначен. Если брать по возрастам, то слабее он выражен в самой молодой группе – от таких начинающих, от 18 до 25 лет, когда еще люди не обзавелись семьями, когда они только начинают входить во взрослую жизнь, поэтому они полны оптимизма. Но уже первое столкновение с действующими институтами и с жизнью, как говорят, вызывает некоторый шок и резкую вспышку страха.