Данные социологов постоянно дают пищу для недовольства. Самого разного свойства и в самых непохожих по своему внутреннему устройству странах. Потому что данные опросов — это попытка общества заглянуть в зеркало, а эта картинка не всегда приятна.
Особую нервозность вызывает электоральная социология, особенно накануне и сразу после судьбоносных избирательных кампаний. Социологов, публикующих предвыборные рейтинги партий или отдельных политиков, постоянно подозревают в мухляже, в заангажированности, в сознательном «подтягивании» данных опросов в отношении тех или иных партий или политиков — как это, например, происходит сейчас в ходе президентской кампании в демократической Франции. Или в пользу власти в целом – как это чаще всего происходит в авторитарной России.
В ходе нынешнего затянувшегося «спаренного» политического сезона в нашей стране тема недобросовестной социологии поднималась неоднократно. Как, впрочем, и в прошлые годы. Новизна в том, что, если раньше под раздачу попадали социологические службы, реально работающие на властные структуры или на их гранты, то на этот раз досталось и независимому «Левада-центру», который тоже был заподозрен в «работе на Кремль».
Известный эксперт и один из авторов «Новой» Георгий Сатаров дважды обрушился на левадовцев: один текст был опубликован в «ЕЖ», другой — прислан в «Новую газету», и мы его публикуем.
Естественно, что мы дали возможность высказаться и другому другу и автору «Новой» Льву Гудкову, возглавляющему «Левада-центр». В обширной статье известный социолог решил объясниться с общественностью, но не на языке примитивной скандальной полемики, а, пытаясь профессионально обосновать позицию его и его коллег, обозначить те проблемы, с которыми реально сталкивается современная электоральная социология в России, да и в других странах.
Новая Газета
Противно доказывать, что ты не верблюд
Лев ГУДКОВ
Социология сегодня на пороге кризиса доверия. «Не верьте социологам!» уговаривают вас не только политики-аутсайдеры, но и гламурные персонажи. Телевизионный повар спокойно заявляет: «Хуже [кулинарии как науки] только социология, которая даже не ложь и не наглая ложь, а что-то гораздо бесцеремоннее»1 [1].
Дело, конечно, не в самой социологии, ее анализ и интерпретация социальных событий и процессов в стране по прежнему мало кого интересуют. Дело в растерянности общества, лишившегося подтверждения своим ощущениям. Редактор отдела науки «Русского репортера» пишет: «Когда я просматриваю какой-нибудь отчет о [социологическом] исследовании или научную статью, то первым делом ищу самую главную цифру, которую получили ученые. Если этой цифры нет, а есть много-много слов, то начинаю нервничать и много курить»2 [1]. Повторяется ситуация из басни «Мартышка и очки» («.. то их понюхает, то их полижет…»). За недоверием к социологам (вчера – это был Кремль и чиновники, сегодня — часть общества, настроенная против путинского режима) скрывается дефицит авторитетных представлений о реальности, разрыв между уже принятыми стереотипами и оценками происходящего («на выборах имели место колоссальные фальсификации») и выводами социологов, которые говорят о гораздо более сложной и неоднозначной картине поведения избирателей, чем это представляется оппозиции. Подозрение и возмущение вызывают близость чуровских данных и результатов электоральных социологических опросов, которые, по их представлению, должны были бы существенно отличаться.
Ситуации, когда данные, предоставляемые социологами, резко расходятся с ожиданиями каких-то групп, вообще говоря, не такая уж редкость, но особой ожесточенности споры в этом роде достигают в выборные периоды, когда политические и научные интересы сталкиваются между собой, как это было, например, на Украине во время оранжевой революции. Сама принадлежность к либералам или демократам автоматически еще не гарантирует свободу от ошибок, ложных посылок, тем более от глупости и непорядочности. Как и любая пристрастность, политические интересы способны влиять на ход рассуждения и приводить к определенным искажениям выводов и заключений. В западных странах, где очень высок авторитет профессиональной группы, публичная рефлексия чаще принимает во внимание аргументы и суждения исследователей. У нас, где таких групп нет, публика, как правило, стремится отвергнуть выводы специалистов, дисквалифицировав их по каким-то основаниям. В России авторитет социологов, очевидно, достаточно низкий, поскольку независимой от власти социологии почти нет, если не считать Левада-центра и немногих подобных ему исследовательских коллективов. И именно поэтому к нам, прежде всего, и предъявляются претензии.
В случаях диссонанса определений реальности наше общественное мнение обычно стремится к самому простому решению. Когда данные не нравятся, то подрыв доверия к ним идет за счет сомнений в их качестве или процедуре получения («…не та выборка, не та методика, не тех опросили» и т.п.). Полное отвержение идет уже либо по политическим соображениям, либо по приписываемым социальным или моральным качествам самих исследователей (продажные кремлевские социологи, надули рейтинг ЕР, Путина, растлевают публику и т.п.).
Причем, никакой разницы между обвинениями демонстрантов с Болотной площади в том, что они проплачены Госдепом, и теми, кто обвиняет Левада-центр в продажности, нет. Один тип сознания и аргументации. Слабое место в такой конструкции реальности – скрытая или негативная зависимость от власти, склонность к самым примитивным объяснениям, к упрощению реальности, а уже из этой бедности интерпретационного инструментария следует манихейское деление на своих и чужих. Дискуссии в связи с противоречивыми данными электоральных опросов случаются и в Германии или США, но там публика не опускаются до нашего скандального уровня и разговоров о подкупе социологов.
Сознаюсь, мне очень не хотелось писать эту статью. Я полагал, что неуместно во время митингов протеста, вызванных ростом недоверия к действующему режиму, спорить с теми, для кого сам факт фальсификаций на выборах стал триггером для преодоления привычного страха и апатии. Позже – уже по другим причинам: стало просто противно доказывать, что ты не верблюд. Кроме того, я считаю, что газета – не то место, где можно обсуждать технические вопросы качества получения социологической информации и организации исследования, это должны делать профессионалы в своих изданиях.
Но… академическая среда молчит, а недоумение у той публики, которая искренне хочет разобраться в том, почему социологические опросы расходятся с их выводами, не только остается, но и усиливается. Меня все чаще и чаще просят объяснить, в чем же здесь дело.
Нет сомнения в том, что часть голосов избирателей были отняты у оппозиционных «Единой России» партий или у кандидатов, противостоящих Путину. Вопрос: какова величина этих фальсификаций? Наблюдатели из «Голоса» или «Лиги избирателей» считают, что сфальсифицированы от 7 до 13 млн. голосов (от 10 до 17% от проголосовавших) или еще больше. По расчетам Левада-Центра они составляют порядка 3.5-4.5 млн. голосов (4-6% в зависимости от предполагаемого числа «реальных» избирателей).
На наш взгляд, те, кто, суммируя различные факты наблюдений, вбросов, каруселей, подлога протоколов избирательных комиссий, напрямую соединяют их со «статистическими аномалиями», отчетливо проступающими в ходе анализа выборной статистики, ошибаются, отождествляя их с фальсификациями воли избирателей. Тем самым всему массиву избирателей вменяется один и тот же тип избирательного поведения, что социологически просто неверно, поскольку предельно упрощает картину мотивации избирателей в условиях авторитарного режима. Надо разделять «нечестность выборов», то есть несоответствие их демократическим стандартам, обусловленные авторитарным характером политической системы (использованием административного ресурса, гибкостью в применении избирательных законов, произволом суда и проч.), и прямые подлоги и фальсификации результатов голосования (вбросы бюллетеней, переписывание протоколов и т.п. искажения данных о голосовании избирателей). Прямая аналогия — это поведение покупателя в супермаркете: вы можете купить товар такого вида по подходящей вам цене и качеству или совершенно другой товар, соответственно, по другим ценовым параметрам и характеристикам, или вообще отказаться от покупки, отложив ее либо экономя деньги. Но вы свободны в своем решении.Противоположный этому тип поведения будет представлять собой поведение больного в советской районной больнице («ешь то, что дают»), призывника в казарме и т.п., где жесткость контроля сводит варианты действия до предписанных.
Попытки опротестовывать данные голосования в аномальных зонах строятся на ложной посылке, что избиратель в России свободен рационально взвешивать достоинства кандидатов и партий, готов выбирать «лучший» или «оптимальный» вариант для того, чтобы поддержать тех, кого он считает нужным поддерживать. Эта посылка не всегда верна даже в условиях подлинной демократии в западных странах и абсолютно неадекватна в силу предельного идеологического упрощения поведения масс в условиях авторитарного режима, наследующего советскому тоталитаризму, инерции массового конформизма и общей пассивности, отвращения от политики и незаинтересованности в ней. Поэтому анализ избирательного поведения должен строиться на учете разных мотивов участия (или неучастия) в выборах и голосования за разные партии, в первую очередь – на различении голосования за партию власти и оппозиционные партии. Сам акт опускания бюллетеня для голосования в урну для оппозиции имеет совершенно другой смысл и значение, чем для рутинного голосования человека, мало интересующегося результатами выборов и не ждущего от них каких-либо последствий для себя или жизни своей семьи. Этот человек «выполняет свой гражданский долг», не задумываясь о том, что это значит, он ведет себя так, как «всегда полагается вести в таких случаях». Напротив, для оппозиции или оппонентов власти их собственные действия оказываются в совершенно ином смысловом и моральном общественном и политическом контексте, это сознательный и в какой-то степени ответственный индивидуальный выбор, учитывая предполагаемые последствия и солидарные действия других таких же людей. В Чечне или в Татарстане (возьмем чистый пример) для избирателя нет выбора, поэтому там бессмысленно говорить о фальсификациях. Здесь и сознание, и поведение подчинено правилам управляемой демократии. Там не выборы, а ритуал демонстрации лояльности режиму, церемониал «аккламации» власти. Именно поэтому при таком грубом отождествлении всех аномалий с «фальсификациями» (вбросами, подлогами избирательных протоколов, каруселями и проч.) теряется сама суть социального конформизма и массового поведения в условиях авторитарного режима. Фальсификации — слишком простое объяснение, удобное для политических деклараций, но абсолютно не адекватное задачам научной или аналитической работы и изучения массовой природы тоталитарных и авторитарных режимов.
С этим же связано и второе соображение, касающееся завышения оппозицией общей доли фальсификаций. Оно относится к ошибкам генерализации наблюдений, полученных преимущественно на городских участках (где собственно и были волонтеры-наблюдатели, где есть интернет, которым пользуются «все», и резонирующее на факты подлогов развитое сетевое сообщество3 [1]) и переносе этих выводов на всю массу малогородского и сельского населения. Другими словами, речь идет о нерепрезентативности всей картины наблюдений и фиксаций нарушений, перекосе наблюдений в сторону крупных городов, где оппозиционные настроения очень сильны.
Непонимание этих аспектов проблемы или некомпетентность оборачивается желанием дискредитировать сам источник раздражения. Наиболее ярко это представлено в статьях Г.Сатарова — в «ЕЖ» от 11 марта и в настоящей публикации. (Я оставляю за скобками его тон и остановлюсь только на нескольких моментах в его обвинениях). Цитирую: «Вот что мы узнали. Респонденты, дескать, не совсем искренне рассказывают социологам о своих намерениях на выборах. Поэтому приходится вводить поправочные коэффициенты. Делается это просто. Смотрим на предыдущие выборы и сопоставляем частоты, получаемые с помощью опросов, и итоговые результаты голосования. Различие между одним и другим определяет поправочный коэффициент, который можно применить для получения правильного результата и который можно потом использовать на следующих выборах…. По причине стеснительности граждан (по версии социологов) и всесилия Чурова (по версии нашей) коэффициент k превосходит единицу и показывает, во сколько раз результат партии власти на выборах превосходит робкие признания граждан при опросах».
Мой коллега, специалист по электоральным исследованиям, в таких случаях говорит: «Глухий що не дочуe, то добреше» («глухой, что не дослышит, то доврет»).
Объяснять элементарные вещи из учебника по социологии надо не этому «социологу по призванию», как он себя аттестует, а публике. Дело не в «неискренности» и не в том, что «респонденты врут социологам», а в механизмах функционирования общественного мнения, описанных лет сорок назад немецким социологом Э.Ноэлль-Нойман4 [1]. Социологи в своих опросах получают не сумму индивидуальных мнений, а замеряют силу коллективных представлений, «общих мнений». Общее мнение отличается от частного тем, что это — мнение предполагаемого «большинства», а, стало быть, оно обладает принудительной силой для отдельных лиц. Отказ от него, как пишет Ноэлль-Нойман, вызывает у «лиц со слабым самосознанием и ограниченной заинтересованностью в политике» … склонность к конформизму и «страх оказаться в изоляции» от своего окружения (Указ.соч., с.36) . При голосовании такой индивид, индифферентный к политическим баталиям и склокам, долго медлит со своим выборам, а потом, часто в последний момент (так называемый «the last minute swing»), принимает решение голосовать за тех, за кого «большинство», за предполагаемого победителя. Этот эффект («спираль молчания»), подтвержденный позднее во всех западных демократических странах5 [1], Ноэлль-Нойман оценивала в 1970 годы в Германии в 4-6% всех голосов (то есть примерно в 1/10 часть партийного электората). Но в условиях авторитарного режима значимость этого фактора неизмеримо выше, поскольку мы имеем дело с несвободными СМИ или с подавленной конкуренцией политических партий, с «управляемой демократией» со всеми присущими ей прелестями.
Судя по нашим опросам, какой-то интерес к политике проявляют от силы 25-30% населения (всерьез – лишь 7%), 60% и более говорят, что политика их не интересует, что разговоры на эти темы наводят на них тоску, участвовать в политике они не хотят, даже если бы им предоставилась такая возможность, но и отвечать за действия политиков и руководства страны абсолютное большинство (80-85%) тоже не хотят и не могут. 44% в феврале утверждали, что «выборы президента 4 марта – это имитация борьбы, а распределение голосов на выборах будет производиться по решению властей». Предопределенность исхода выборов у нас настолько же выше, чем в западных странах, насколько наши выборы не соответствуют западным стандартам. Во время последней президентской кампании 78-80% были уверены, что, несмотря ни на что, победит Путин (на предыдущих парламентских выборах – больше половины говорили тоже самое о ЕР). Влияние таких факторов, как апатия, неинформированность, равнодушие, не говоря уже об административном давлении на избирателя или подкупе, шантаже, сказывается в том, что основная масса населения настроена вполне конформистски и не задается вопросом, зачем ей ходить на выборы.
Второе обстоятельство связано с техникой социологического измерения. На достоверность получаемых первичных данных (и, соответственно, точность измерения социальных явлений) влияют целый ряд факторов:
1) качество нашей государственной статистики (полнота переписи, задержки с публикациями новых данных последней переписи, разночтения в списках и численности избирателей), ошибки или лакуны в адресных книгах, расхождения между наличным и регистрируемым составом населения и прочие дефекты официальной статистики, на основе которой строятся модели выборки;
2) технология и организация проведения эмпирического опроса;
3) состояние самого общества, выражающееся в том, что американцы, в частности, называют «готовностью к сотрудничеству», и в более общем виде — проблема «достижимости» респондента, то есть возможность взять интервью именно у того респондента, который должен быть опрошен в соответствии с выборкой и принципами случайного отбора, и его согласие на опрос.
Уровень готовности опрошенных отвечать — вообще довольно деликатный вопрос, о котором социологи меньше всего хотели бы говорить. Этот показатель падает во всем мире, но особенно – в восточноевропейских странах. В конце 1980-начале 1990-х годов он составлял у нас (в старом ВЦИОМе) 85-90%, сейчас у нас – примерно 35% (по одной технологии опроса, при одном посещении респондента) или 45-46% и иногда выше, при трехкратном посещении). В крупных городах он ниже, в селе и малых городах – выше. На Украине, как говорили киевские коллеги на недавней конференции, посвященной этой проблеме, «response rate» составляет в среднем 45-50%, в Киеве – 33-35%. Любительское объединение социологов «Открытое мнение», проводившее телефонные опросы на последних выборах, получило 28%, и это обстоятельство так удивило молодого преподавателя из Высшей школы экономики Григория Юдина, что он назвал его «самым важным их открытием» («синдром первокурсника»)6 [1].
В результате социологи получают массив, несколько смещенный в сторону более доступных респондентов, то есть таких, кого легче застать дома, с кем легче говорить, а значит и тех, чье мнение ближе к среднему (чаще это – женщины, пожилые люди, а их мнение менее вариативно и более консервативно). Относительно меньше представлены самые обеспеченные или самые активные группы (среди них чаще можно встретить людей, настроенных скорее негативно по отношению к власти), а также – социальное дно, маргиналы и т.п. Такое ненамеренное и несознаваемое интервьюером отклонение (в многоэтажных кварталах легче найти замену респонденту по тем же параметрам, чем в элитных домах с консьержкой при входе или в частном секторе с собакой на цепи, легче контактировать с трезвой женщиной с университетским образованием, чем с вечно пьяным слесарем) обычно не бывает значительным. Это смещение фиксируется в любых опросах, проводимых во всех странах.
Во всем мире оно компенсируется контрольными процедурами на соответствие полученного полевого материала с исходными параметрами. На социологическом языке эта статистическая процедура называется «взвешивание». После успеха Жириновского в 1993 году, наш коллега С.Новиков, разработал статистическую программу взвешивания, которая расширила число характеристик для контроля, и, начиная с 1994 года, у нас, помимо обычных социально-демографических характеристик (пол, возраст, образование, тип поселения и проч.), всегда проводится и взвешивание по «партийному голосованию». Суть его сводится к тому, чтобы определить вероятную долю «неголосующих», поскольку именно этот показатель служит основой для фильтрации завышенных ответов в пользу власти. В сыром, не взвешенном массиве полученных в поле данных процент респондентов, заявляющих о том, что они голосовали за «Наш дом-Россия», ЕР, Путина и т.п. существенно выше, чем даже по официальным данным ЦИК. Поэтому необходимо снять этот эффект декларативных заявлений, что он/она вели себя «как все», как надо. Основой для отсекающего контроля в данном случае служит доля тех, кто не пришел на избирательные участки, кто не голосовал по каким-то там причинам, не хотел или не смог. ЦИКовский показатель неучастия играет роль негативного предела «реальности» или границы отсечения. Приведу в качестве примера один из протоколов такого взвешивания:
Таблица 1
Качество коррекции, опрос 24.0-1.03. 2012, N=1600 (%%)
|
|
Сырые данные (=поле) |
Итог (после взвешивания) |
Изменения |
|
|
|
|
|
|
Мужчины |
45.84 |
46.24 |
+0.40 |
|
Женщины |
54.18 |
53.75 |
-0.43 |
|
<25 лет |
14.18 |
13.95 |
-0,23 |
|
<40 лет |
28.23 |
28.41 |
-0.18 |
|
<54 лет |
27.67 |
27.34 |
-0.33 |
|
>55 лет |
29.92 |
30.29 |
-0.37 |
|
Высшее образование |
31.54 |
29.23 |
-2.31 |
|
Среднее |
48.46 |
50.06 |
+1.60 |
|
Низшее образование |
19.99 |
20.69 |
+0.70 |
|
ЕР |
36.16 |
28.58 |
-7.58 |
|
КПРФ |
11.30 |
11.15 |
-0.15 |
|
СР |
6.25 |
7.46 |
+1.21 |
|
ЛДПР |
6.99 |
6.77 |
-0.22 |
|
Другие |
3.00 |
3.40 |
+040 |
|
Не голосовали |
31.73 |
38.20 |
+6.47 |
|
Затруднились ответить |
5.56 |
4.44 |
-0.12 |
Как видим, после взвешивания уменьшается доля женщин и, соответственно, увеличивается удельный вес мужчин, уменьшается число людей с высшим образованием, увеличиваются средние возраста и т.п.; в электоральном плане увеличивается доля неголосовавших (на 6.5 процентных пункта) и одновременно – уменьшается доля голосовавших за предполагаемого победителя, за ЕР (- 7.6 процентных пункта), чуть увеличивается доля СР и т.п.
У нас, как и наблюдателей на выборах, нет полной информации о всех нарушениях и их вкладе в конечные результаты голосования. Мы не могли репрезентировать отдельно каждый регион России. Исключением была Москва, где мы проводили многократные замеры в ходе электорального мониторинга. Благодаря более высокой степени репрезентативности выборки, мы здесь смогли более адекватно оценить характер отклонений между данными наших опросов и официальными цифрами.
На выборах в московскую Думу в 2009 году расхождения между данными о том, как люди собирались проголосовать и как они проголосовали, с одной стороны, и данными избирательной комиссии, составило более 12% (в пользу «Единой России»), в 2011 году на парламентских выборах такие расхождения составили 14%. Это позволяет говорить, что сфальсифицированными, по всей вероятности, оказались голоса сотен тысяч избирателей (в первом случае порядка 420-450 тысяч, во втором – 600-650 тысяч голосов). Однако 14% по Москве эквивалентны 1% в целом по России. А это, учитывая точность наших измерений (номинально расчетный показатель 3.4% при вероятности 95%), слабо влияет на общее распределение электоральных мнений.7 [1]
Зафиксированные независимыми наблюдателями серьезные нарушения на выборах, равно как выборочный контроль наблюдателей «Яблока» и «Голоса», отмечены в среднем на 15-18% избирательных участков (почти все они — в больших и средних городах; в селе и малых городах контроля не было). Все приписки или отклонения от «нормального» голосования, общий объем которых оценивается наблюдателями в 25-30%, сделаны в пользу «Единой России». Но по отношению к общей численности избирателей, пришедших на избирательные участки и принявших участие в голосовании, это дает перераспределение конечных результатов выборов в 3-6%.
Примерно о таких же пределах фальсификаций результатов президентских выборов говорят и данные наших исследований. Согласно последнему регулярному опросу перед выборами 4 марта, взвешенного по данным голосования в Думу, опубликованным ЦИК (в какой-то степени сфальсифицированным), доля респондентов, намеревавшихся голосовать за Путина (из числа собиравшихся голосовать и определившихся с выбором) составляла 65%. Наш прогноз по Путину от 2 марта – 61.5%.
Мы не можем в наших исследованиях убрать влияние «грязи» или дефекты в переписи, поскольку мы взвешиванием и выравниваем полученные данные именно по этим показателям. Точно также мы не можем убрать само присутствие фальсификаций из ЦИКовских данных о голосовании, по которым мы перевзвешиваем полученные в поле данные. Но, используя, за неимением других инструментов, данные ЦИК в своих расчетах, мы убираем «навес» декларативных ответов респондентов, присоединяющихся к «победителю», то есть устраняем до какой-то степени «излишек» аккламационного голосования. Мы не можем точно сказать, в какой именно степени убирается это влияние, поскольку мы, как и никто другой, не знаем реальных цифр фальсификаций по всей стране. Но мы можем попробовать смоделировать саму ситуацию фальсификаций разного типа и масштаба, тем самым снизив в данных большую представленность в выборке пассивных и лояльно настроенных по отношению к власти слоев населения и уменьшив долю лояльных по отношению к власти респондентов. Логично предположить, что голосование этой части электората на выборах в думу подобно голосованию их же на выборах президента.
Приведем перевзвешенные данные для двух возможных типов фальсификаций (которые в реальности соединяются) разных масштабов: вбрасывание или приписывание голосов «Единой России», либо «переписывание» голосов от других партий «Единой России» (от 5 до 20%, то есть прибавки ЕР от 10 до 40%)..
Таблица 2
Вариант 1. Вбрасывание/приписывание голосов Единой России
Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА — ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?
(Опрос по репрезентативной выборке населения России, 1601 человек в возрасте 18 лет и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года; (в %% от числа тех, кто «скорее придет на выборы» или «совершенно точно придет на выборы» и определился с выбором кандидата)
|
|
Невзвешенные данные |
При взвешивании по данным ЦИК (49,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
При гипотезе 5% фальсификации) реально 46,6% голосов за ЕДРО при явке 57%) |
При гипотезе 10% фальсификации — реально 43,7% голосов за ЕДРО при явке 54%) |
При гипотезе 15% фальсификации — реально 40,4% голосов за ЕДРО при явке 51%) |
При гипотезе 20% фальсификации) реально 36,6% голосов за ЕДРО при явке 48%) |
|
Владимир |
69,5 |
65,2 |
62,2 |
60,5 |
59,1 |
57,7 |
|
Геннадий |
12,2 |
14,4 |
13,1 |
15,3 |
15,9 |
16,4 |
|
Владимир |
7,3 |
8,3 |
8,4 |
9,6 |
9,9 |
10,1 |
|
Михаил |
5,5 |
5,8 |
6,5 |
7,8 |
7,9 |
8,3 |
|
Сергей |
4,9 |
5,2 |
5,1 |
6,0 |
6,3 |
6,5 |
|
испортили/ |
0,7 |
1,1 |
0,7 |
0,9 |
0,9 |
0,9 |
Таблица 2
Вариант 2. Переписывание голосов от других партий Единой России при явке 60%
Вопрос: ПРИШЛИ БЫ ВЫ НА ВЫБОРЫ ПРЕЗИДЕНТА РОССИИ, И ЕСЛИ ДА — ЗА КОГО БЫ ВЫ ПРОГОЛОСОВАЛИ, ЕСЛИ БЫ В СПИСКЕ КАНДИДАТОВ БЫЛИ СЛЕДУЮЩИЕ ПОЛИТИКИ?
(Опрос по репрезентативной выборке населения России, 1601 человек в возрасте 18 лет и старше, проведен 24-27 февраля 2012 года; (в %% от числа тех, кто «скорее придет на выборы» или «совершенно точно придет на выборы» и определился с выбором кандидата)
|
|
Невзвешенные данные |
При взвешивании по данным ЦИК (49,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
При взвешивании (гипотезе 5% фальсификации — реально 44,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
При взвешивании (гипотезе 10% фальсификации — реально 39,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
При взвешивании (гипотезе 15% фальсификации — реально 34,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
При взвешивании (гипотезе 20% фальсификации — реально 29,3% голосов за ЕДРО при явке 60%) |
|
Владимир |
69,5 |
65,2 |
61,3 |
58,9 |
56,3 |
53,3 |
|
Геннадий |
12,2 |
14,4 |
15,1 |
16,2 |
17,1 |
18,2 |
|
Владимир |
7,3 |
8,3 |
9,9 |
10,5 |
11,2 |
12,5 |
|
Михаил |
5,5 |
5,8 |
6,9 |
7,3 |
7,6 |
7,6 |
|
Сергей |
4,9 |
5,2 |
6,0 |
6,3 |
6,8 |
7,4 |
|
испортили/ |
0,7 |
1,1 |
0,8 |
0,8 |
0,9 |
0,9 |
«Переписывание» голосов в пользу Единой России гораздо больше искажает реальные результаты выборов в пользу «Единой России», чем
простое «вбрасывание/приписывание» голосов в ее пользу (и, соответственно, при взвешивании с учетом сценария «переписывания голосов» снижение ожидавшегося уровня голосования за Путина будет более радикальным, чем при сценарии «вбрасывания/приписывания»). Реальный сценарий фальсификации результатов выборов в Думу был, вероятно, комбинированным, включавшим и «приписывание», и переписывание (а соответственно, оценки ожидавшегося уровня голосования за Путина при комбинированном сценарии лежат где-то посредине).
Вместе с тем, даже если предположить, что фальсификации в пользу «Единой России» составили 40% от числа голосов, насчитанных ей ЦИК(крайне правый столбец табл.3), результаты нашего анализа свидетельствуют о том, что за В.Путина на мартовских выборах собиралось проголосовать более половины избирателей из тех, кто намеревался принять участие в выборах. Понятно, что намерение принять участие в выборах и проголосовать за Путина, далеко не всегда было добровольным. Напротив – многие респонденты в наших опросах и до, и после выборов говорили о том, что испытывают давление средств массовой информации, начальства на работе, местных властей, направленного на то, чтобы заставить их придти и проголосовать за Путина. Но объяснить преодоление Путиным 50% уровня голосования на президентских выборах только «вбросами», «приписыванием» и «переписыванием» голосов в его пользу невозможно. Основная масса населения (не менее 45%) не связывает легитимность власти с выборами. Нынешний режим держится на смеси традиционализма и постсоветского патернализма. Именно объяснения подобных механизмов господства и опирающихся на них технологии власти должно было бы требовать общество у социологов, а не подтверждения той или иной цифры. Но, вместо запроса на компетентную интерпертацию, мы получают разговоры о том, что единороссам или Путину «накручивают» голоса. Это не бедность социологии, а примитивность нашего образованного общества, отторгающего любое сложное знание о самом себе и других, непохожих на него.
Столь же безосновательны и другие утверждения Сатарова. «Социологам («в первую очередь это касается социологов, получающих государственные заказы. Вольно им обманывать нас за наши денежки!») можно снова начать верить только тогда, когда, касаясь общественно-важных проблем, они начнут придерживаться набора простых правил»: 1. «публиковать и исходные проценты, и прогноз; раскрывать методы прогнозирования», 2 «Делать доступными исходные базы данных с ответами респондентов».
Во-первых, за 10 лет, с 2002 года (после рейдерского захвата ВЦИОМ и образования в 2003 году Левада-центра), мы не получали никаких государственных заказов на электоральные или политические исследования, и, стало быть, вся авторская филиппика ничего не стоит. (Исключение составлял один пробный небольшой опрос москвичей и питерцев, предназначенный, как мне показалось, скорее для проверки качества работы опросных служб, связанных с Кремлем). Все тематические опросы подобного рода (а это более 350 проектов) проводились либо благодаря научным грантам, либо по договорам с неправительственными организациями, либо за счет наших внутренних средств.
Во-вторых, в наших собственных публикациях делается и то, и другое, хотя в широкой прессе эти условия иногда не выдерживаются из-за неряшливости журналистов или непонимании ими важности этих деталей.
В-третьих. Обязанность открывать базы данных — совершенно несуразное требование для негосударственных исследовательских центров, и этого в мире практически никто не делает. Попробуйте получить базы данных в Институте демоскопии в Алленсбахе — там лишь пожмут плечами. Но мы, как и некоторые другие социологические компании в России, это делаем. Все наши основные исследования, не имеющие коммерческого или маркетингового характера, то есть такие, на которые заказчик не накладывает запрета на публикацию по каким-то своим причинам, – давно открыты для свободного доступа, поскольку мы регулярно и на безвозмездной основе передаем их в «Единый архив социальных данных», существующий ныне в рамках НИУ ВШЭ. Архив создан еще в 2000 году по инициативе Ю.А.Левады и Т.И.Заславской для ознакомления исследователей (особенно – из провинции, ограниченных в средствах) на основе нашего «Мониторинга экономических и социальных перемен» (начатого в еще старом ВЦИОМ) и исследований других центров изучения общественного мнения. Коллекции социологических данных ЕАСД представлены в сети (http://sophist.hse.ru/db [2]), что обеспечивает свободный доступ к данным более 5000 зарегистрированных специалистов, каждый десятый пользователь – зарубежный исследователь (сайт — на русском и английском языке). Сказать, что Сатаров не знает об этом? Может быть и так, хотя ИНДЕМ передал туда свои исследования по коррупции. Поэтому остается только два объяснение: профессиональная некомпетентность и недобросовестность. Думаю, и то, и другое.
Лицемерное напоминание о Ю.А.Леваде – здесь не просто неуместно, но и оскорбительно для его памяти. Напомню, что Ю.А. в ситуации, когда внутренние интриги путинского окружения подняли шум о падении рейтинга Путина с целью вынудить последнего к жестким мерам, он был единственным, кто выступил с опровержением, говоря, что никакого снижения Левада-центр не фиксирует.
Подытоживая, вынужден сказать, что когда от лица общественного мнения громче всех выступает человек профессионально незнакомый ни с практикой эмпирических исследований, ни с теорией социологии, дело плохо. Вопросы точности социологического измерения, несомненно, должны обсуждаться, в том числе – и в публичном поле. Беда только, если вся социология сводится к дискуссиям о том, как вы или они проголосовали. Из всей теоретической и аналитической работы нашего центра, ведущейся уже более двадцати лет, включающей и исследования по «советскому человеку», и по антропологии власти, и трансформации институциональной системы, и многому другому, публика в состоянии принять лишь этот сегмент. Нынешний спад протестной активности связан, среди прочего, с отсутствием ясных перспектив политической жизни, отсутствием понимания, где и откуда могут взяться силы изменения и общества и режима, с интеллектуальной слабостью формирующейся российской публичности. Склонность к простым ответам на вопросы, оказывающиеся слишком сложными для нашей плохо образованной (в сравнении с ее амбициями) и ангажированной публики, опасный симптом. Неспособность видеть и понимать других, в том числе и другую часть общества, которая может не нравиться или вызывать самые негативные чувства и отношения, может служить признаком инерции советского человека. Как было сказано когда-то, «социология рождается из духа общества». Читайте Леваду. Читать на сайте газеты [3]