Россия, которая не просит

Коллективные выплески недовольства, имевшие место за последний год в Москве и — в меньшем масштабе — еще в нескольких крупных городах,— пожалуй, самая серьезная линия событий уходящего года.

Подобные действия — никак не случайность. Они относятся к самОй конструкции нынешней власти, к ее бюрократической опоре в виде квазипартии «Единая Россия», к той единственной процедуре, которая предназначена поддерживать всю систему, но вместе с тем дает, казалось бы, легальный шанс ее более или менее разумно изменять (парламентские и президентские выборы). Начавшиеся год назад акции протеста при всей их неожиданности для властей, да, похоже, и для большей части самих участников, встали в ряд прежних коллективных акций организованного несогласия, которые проходили в стране, прежде всего в ее крупных городах, начиная, по крайней мере, с 2006 года, но особенно участились с кризисного 2008-го. Среди них «Марши несогласных» (2006-2008), трудовые протесты, протестные акции 2008-2010 годов во Владивостоке и в Калининграде (2009-2010), движение «Стратегия-31» (с 2009 года), «Дни гнева» (2009-2010), акции по защите Химкинского леса (с лета 2010 года), «Синие ведерки» (с того же лета) и многие другие. Пиком тут стало столичное протестное выступление в феврале 2012 года панк-группы Pussy Riot, обозначившее, особенно после жесткого приговора участницам, новую точку кристаллизации общественного недовольства.

Если говорить о самих манифестациях коллективной неудовлетворенности, демонстрировавших не столько движение, сколько брожение, то нужно сразу отметить, что на улицы и площади крупнейших городов страны вышли разные группы людей. Демонстрации никоим образом не были, вопреки клише многих медиа, «развлечениями для богатеньких». Люди с достатком выше среднего составляли примерно четверть манифестантов, а тех, кто, по их оценкам, мог вообще ни в чем себе не отказывать, насчитывалось от 3 до 5 процентов — доля немногим большая, чем в населении России.

Что кардинально отличало собиравшихся на проспекте Сахарова, Якиманке, Болотной и др., так это уровень образованности и квалификации. 70 процентов манифестантов имели образование не ниже вуза (даже среди столичного населения таких только половина). По роду занятий среди участников, до двух третей которых, кстати, составляли мужчины, количественно выделялись две наиболее значительные группы — руководители (владельцы собственного бизнеса, главы отделов и т.п., в сумме до четверти участвовавших) и специалисты с высшим образованием, но без руководящих функций (36-46 процентов). 11-12 процентов опрошенных были студентами, столько же — пенсионерами. Нельзя сказать, будто бы на улицы и площади «высыпала молодежь». Людей моложе 25 лет там было около одной пятой, примерно столько же, как в стране.

И еще один стереотип: вопреки ему, среди манифестантов были представлены далеко не одни только демократы. Там были — участники помнят! — все и всякие. Да и людей на улицы вывело не желание поддержать те или иные партийные программы (так или иначе, разные!), а общее, более или менее единое на тот момент недовольство социально-политическим порядком, сложившимся в стране на протяжении нулевых годов.

Наибольшая концентрация митинговавших наблюдалась в Москве и в ряде других крупных городов страны. И это важно. Ресурсы более высокого и более качественного образования, информированности (доля пользователей интернета, владение языками, частота поездок за рубеж), профессиональной квалификации, жизненного успеха, социальной независимости сосредоточены сегодня в крупнейших городских агломерациях. Напомню: около 60 процентов населения страны живут при этом в малых городах, деревнях и поселках городского типа — поселениях с совсем другими жизненными ресурсами (запасами привыкания и терпения), с другими возможностями самовыражения (там, среди прочего, попросту нет таких площадей и проспектов). Если Россия большинства сосредоточена на сегодняшнем выживании, утешает себя телевизионными картинками и не планирует жизнь дальше, чем на несколько месяцев, то Россия меньшинства, часть которого выходила на улицы, вынесла туда вопрос о будущем: он для них центральный. А поскольку ресурсы для необходимого России модернизационного сдвига или прорыва в значительной степени сосредоточены именно в тех группах, которые были представлены уличными манифестантами последнего года, то вопрос об оценке мощности митингов получает далеко не только количественное измерение: такое меньшинство может значить для перспектив страны никак не менее большинства.

К тому же у вышедших на уличные акции был, и в концентрированном виде, еще один крайне важный ресурс, а он у большой России явно в дефиците. Я имею в виду ресурс доверия к другим людям, готовность на тех или иных основаниях и в определенных условных рамках солидаризироваться с ними. К тому же манифестанты представляли людей, которые не боятся разнообразия и соревнования, а, напротив, выступают за них. Именно в этом, по-моему, важный, если не основной, смысл их требования честных выборов. Магия безальтернативности как едва ли не главного условия стабильности на людей площади явно не действует. Для них это архаика.

Большинство, на которое привыкла полагаться власть и которое — как норму, как среднего россиянина — часто имели в виду социальные аналитики, этим людям не указ. Они считают, что не зависят от власти, им не нужно поблажек и льгот свыше: они добились того, что имеют, своей головой и руками. Поэтому социальное недовольство в данном случае носит не патерналистский характер, как у большинства населения: дескать, «власть, ты нам обещала, почему же ты нам этого не даешь?». Тут требования другие: «Мы у вас ничего не выпрашиваем. Придерживайтесь общих законов и уважайте наши права». Это совершенно иной по смыслу запрос и абсолютно другая по смыслу демонстрация.

Так, свыше 90 процентов выходивших на городские митинги и манифестации недовольства поддерживали требования принять новое демократическое законодательство о партиях и выборах, отменить итоги нечестных выборов в Думу, провести новые досрочные выборы, зарегистрировав все оппозиционные партии, отправить в отставку главу ЦИКа Владимира Чурова. От митинга к митингу масса собравшихся представала все разнообразнее по социально-демографическому составу и политическим предпочтениям, а настроения, лозунги и выступления становились все более политизированными. Самые большие группы манифестантов составляли, по данным наших опросов, сторонники демократов и либералов (около 30 процентов тех и других), коммунистов (18 процентов, в старших возрастных группах их число доходило до трети) и национал-патриотов (примерно 15 процентов, среди самых молодых, до 24 лет, эта доля была вдвое больше).

При этом две трети митинговавших были твердо уверены, что будут участвовать в новых демонстрациях и протестных движениях, еще четверть считала, что скорее всего примут в них участие. В сумме это дает опять-таки свыше 90 процентов собравшихся. Добавлю, что до 15 процентов взрослого населения России (данные на конец октября 2012 года, в июле их было 19 процентов) готовы, по их словам, принять участие в подобных акциях. В целом же поддерживают требования манифестантов до 30 процентов взрослых россиян (в июле их было даже свыше 40 процентов).

Конечно, на улицы и площади Москвы и нескольких других крупных городов выходило меньшинство меньшинства. Это не вся Москва, а Москва — не вся Россия. Но это лишь значит, что активисты уже начали прокладывать пути между страной и столицей. Пока же можно сказать, что нынешняя власть не приняла всерьез, не сделала заинтересованным партнером, больше того, оттолкнула от себя значительную часть того продвинутого электората, который мог бы дать новые импульсы модернизации страны и служить опорой этого процесса.

Подчеркну: принятая властями после инаугурации «нового» президента репрессивная тактика в отношении лидеров манифестаций, действий и лозунгов участников этих манифестаций, форм гражданской солидарности — некоммерческих организаций и т.д.— не имеет поддержки населения в целом и, в частности, населения Москвы. Так, по опросу москвичей в июне 2012 года, две трети их не поддерживают принятые Думой и Советом Федерации экстренные поправки, которые ужесточают наказание за нарушения при проведении митингов и манифестаций, вводя, в частности, непомерные штрафы; положительно оценивают эти поправки в сумме менее 20 процентов опрошенных. Свыше двух третей московских респондентов считают, что спешное принятие таких поправок связано с тем, что власть боится роста протестной активности. Лишь 3 процента москвичей признали, что протестные акции создают для них серьезные проблемы, две трети не видят в этом никаких проблем, а 15 процентов и вовсе считают, что власти выдумали проблемы, чтобы воспрепятствовать проявлениям протеста. Относительное большинство россиян (45 процентов) считают нынешнюю тактику властей по отношению к оппозиции проявлением слабости, противоположной оценки придерживаются 35 процентов. И лишь 15 процентов населения страны считают, что обыски и другие репрессивные действия против наиболее активных оппозиционеров находятся в рамках закона.

Однако нужно учитывать, что примерно 55-60 процентов взрослого населения страны принимают существующую сегодня в стране ситуацию, более того, хотят верить, что она такой и останется. Одни — поскольку не видят альтернатив, вторые — думая, что все альтернативы наверняка будут хуже или, по крайней мере, не лучше, и т.д. Но от трети до двух пятых россиян, во-первых, не считают ситуацию в стране стабильной, а оценивают ее как напряженную и потенциально конфликтную, во-вторых, не удовлетворены собственным положением, многие из них к тому же не доверяют власти, полагая, что она плохо справляется со своими обязанностями.

Так или иначе, как представляется, события последнего года показали: сложившаяся в России нулевых лет система власти себя исчерпала, так же как и формы ее взаимоотношения с населением, с различными его слоями и группами. Манифестации недовольства родились из ощущения социальной и политической неопределенности, нараставшей в массе и отдельных группах за предшествовавшие годы. Новая, уже сегодняшняя неопределенность складывается в иных обстоятельствах — при обнародованных заявках меньшинства на роль новых социальных субъектов публичной сцены, с учетом недавнего опыта, полученного всеми. Сегодня вполне допустимо говорить о конце стабильности, конце равнодушно-адаптивного принятия власти и созданного ею порядка большинством. Это во многом качественно другое состояние страны.

Подробнее: http://www.kommersant.ru/doc-rss/2077148 ^[1]