Очерк Алексея Левинсона о М. С. Горбачеве.
Этот очерк посвящен некоторым моментам в судьбе Горбачева как фигуранта российского общественного мнения. Недавно «Левада-Центр» обратился к российским гражданам с просьбой назвать десять «наиболее выдающихся деятелей всех времен и народов». Горбачева вспомнили три процента наших современников. Его имя оказалось на 33-м месте в получившемся списке.
За хороший социализм
Появление в российской истории такой фигуры, как Горбачев, ни в коей мере не случайность. Идея, что социализм, который строили в СССР и в странах, оказавшихся под его контролем, не такой, не совсем тот или даже совсем не тот, что замышлялся идеологами социализма и коммунизма, — эта идея сопровождала всю историю советского социализма.
Строй, который в советской России назвали социализмом, в основе сформировался в ходе Гражданской войны, затем устоялся и оформился после победы в ней большевиков. И хоть от «военного коммунизма» отказались, тот социализм не мог не быть социализмом военным. Форму правления, которую избрали большевики, они сами назвали диктатурой. Поначалу эту милитаризованность и насилие как средство управления страной ее вожди Ленин, Троцкий и затем Сталин объясняли и оправдывали тем, что готовились распространить советскую власть (т.е. их власть) на весь мир. Это тогда называлось «мировая революция». Когда это не вышло, Ленину, а после него Сталину пришлось удовольствоваться «строительством социализма в одной отдельно взятой стране», которой надо держать оборону от «капиталистического окружения».
Значит, Сталин сначала боролся за мировую революцию, потом за социализм в одной стране, которую пришлось превратить в «военный лагерь». В ходе войны с гитлеровской Германией, мечтавшей о своем варианте мирового господства, Сталин переформатировал не оставленную коммунистическую идею править миром в идею имперскую, привлекая образы и авторитеты Российской империи — Петра Великого, Суворова, Кутузова. Идея социализма, которая теперь значила что-то вроде милитаризованного этатизма, у Сталина сохраняла претензию на мировое господство.
Из освобожденных от германской оккупации стран Восточной Европы, в которых с согласия западных союзников продолжали находиться со времен войны советские войска, в 1955 году [формально — в ответ на вступление в НАТО Западной Германии. — Прим.] был создан военно-политический блок с названием «Организация Варшавского договора». (Те из наших современников, кто думает, что Путин хочет вернуть под Россию все страны, где «ступал сапог российского солдата», тем самым приписывают ему роль продолжателя дела Сталина. А последний был для них продолжателем дела Петра и вообще российских царей и императоров.)
Многие коммунисты в СССР и вне его, те, кто считал, что социализм — это новый социальный строй, где каждому воздается по труду, а идеал — «свободное развитие каждого есть условие свободного развития всех», на состоявшуюся его сталинскую реализацию смотрели кто с грустью, кто с ужасом.
Собственно, беспокойство по поводу того, как в России реализуется социалистическая идея, возникло у ее поборников чуть ли не с самого начала «строительства социализма» в России.
Ведь там стал быстро возникать социальный эффект, не предусмотренный основоположниками и классиками социализма/коммунизма: «диктатура пролетариата» превращалась в диктатуру партаппарата, номенклатуры как бюрократии особого типа, замкнутой на самой себе, с чертами тайного ордена и военной хунты, власти ради власти. Это беспокоило тех, кто имел совсем другие ожидания в отношении социализма/коммунизма. О бюрократизации партии предупреждала одной из первых Роза Люксембург, опасения по поводу «совбюров» были у Ленина, к этим мыслям пришел Троцкий, об этом писал Раскольников, писал Джилас… Быстро выяснилось, что такая власть не может обходиться без террора, обращенного и внутрь себя, и вовне.
После смерти Сталина многое сдвинулось и изменилось в практиках социализма в СССР и странах соцлагеря. Это давало поколению, к которому принадлежал Горбачев, надежду, что будем жить не так. В те поры среди идеологов и деятелей международного коммунистического движения появились мысли и целые доктрины, в которых идея социализма «с человеческим лицом» представала не как утопия, а как практика государственного строительства и общественного самоуправления.
Мысли, что свобода показана социализму, к моменту, когда поколение Горбачева становилось взрослым, появлялись в разных точках социалистического пространства и вне его. Самой крупной попыткой ее реализации была Пражская весна 1968 года. Однако предпринятые чехословацкими коммунистами административные и организационные действия, чтобы на практике трансформировать социализм в сторону большей свободы, вызвали в СССР остро негативную реакцию тех, кто связал себя с «реальным социализмом». Особенно тех из них, для кого это была не только идеология, но система их власти. В августе 1968 года они танками раздавили эту попытку гуманизировать социализм. В СССР начали «закручивать гайки».
Коммунистическое движение во всем мире потеряло тогда очень много сторонников. Горбачеву вместе с другими коммунистами СССР, сохранившими и совесть, и верность коммунистическим идеалам, было тяжело. Им пришлось принять на себя ответственность за то, что было сделано с надеждой всех поверивших, что возможен другой социализм. Представляется, что он сам все-таки эту надежду сохранил, и именно она стояла за идеями перестройки, гласности, вывода войск из Афганистана и, главное — из стран Восточной Европы.
Горбачев как коммунист и коммунистический руководитель выступил одновременно с попыткой реализации исторической идеи социализма как гуманного демократического строя также и с попыткой отказа от исторической же идеи мирового господства советского социализма / российского империализма.
Развал Союза/распад СССР
Главная ассоциация, связываемая российской публикой с Горбачевым, это, конечно, «развал Союза». Российская общественность пребывает в убеждении, что «Горбачев с Ельциным развалили великую страну». О «распаде СССР» говорят и власти. Но под «развалом» и «распадом» имеется в виду не одно и то же.
Публика, говоря о «развале СССР», имеет в виду прежде всего отпадение от России союзных республик, что, по их понятиям, лишило страну статуса «великой державы», ну а также развал советского строя, жизненного уклада многих миллионов.
А «распад СССР» был авторитетно охарактеризован как «величайшая геополитическая катастрофа двадцатого века». Не будем спрашивать, почему величайшей катастрофой века названо это событие, обошедшееся почти без кровопролития, а не две мировые войны, унесшие не менее 75 миллионов жизней. Подумаем о другом. Раз речь ведется о геополитической стороне дела, значит, имеется в виду распад упомянутого выше военно-политического блока, сколоченного вокруг СССР, того, что называлось в народе «соцлагерь». Образ Горбачева как исторического деятеля получает два прочтения. В странах, вышедших из этого блока, бескровное освобождение от его уз расценивается как величайшее счастье, и за это Горбачеву благодарны, а в его собственной стране руководство считает это катастрофой и подразумевает, что в ней повинен тот, кто тогда возглавлял страну. Прекращение холодной войны, что в мире — а когда-то и в России — ставили в заслугу Горбачеву, нынешними российскими политиками расценивается как поражение их страны. И в современные конфликты снова включились те мировые силы, которые определяли ход мировой истории в последние столетия — «Запад» и «Восток».
Как не вспомнить тех теоретиков, которые предрекали, что водораздел между этими соперничающими цивилизациями ляжет аккурат между Россией и Украиной. Но надо вспомнить и то, что
при Горбачеве, во многом благодаря самому Горбачеву, сами категории «Восток» и «Запад», да и вообще геополитика как дискурс были объявлены устаревшими.
Однако те, кто видит мир в этих категориях, вернули их и профессионалам от политики — нашим и западным, — а также и российскому массовому сознанию. А ему привычно представлять мир в делении на врагов и друзей. Враги, как сегодня оно их видит, это, прежде всего, Англия, США, Германия, т.е., самый что ни на есть Запад, а друзья — это Китай, КНДР и Иран, самый что ни на есть Восток. Россию, впрочем, россияне не считают «Востоком», как и Украину — «Западом». В глазах россиян «Россия — это Россия», всем субъектам субъект, а Украина лишена субъектности, она не Запад, а его «инструмент». (Мысль о том, что их страна для Востока является тем же, россиянам пока чужда.)
Перестройка и гласность
Про появившегося весной 1985 г. нового генсека поговаривали, что его, такого непривычно молодого, выдвинул на этот пост Андропов. У Андропова же в глазах жаждавшей перемен публики была репутация сторонника каких-то реформ, какого-то обновления системы.
Эта публика также знала, что где-то в недрах академических институтов и НИИ, занимавшихся вопросами экономики, установили по-научному точно, что не так в нашем народном хозяйстве. Академик Аганбегян обнародовал доклад об этом, написанный академиком Татьяной Заславской. Доклад был построен на открытых данных, но он говорил о глубоком кризисе советской экономики, и его попытались сразу засекретить. В этом была одна из главных идеологических проблем советской, особенно поздне-советской, эпохи. Правда была государственным секретом. Ее нельзя было знать. А знающим запрещалось разглашать. Заславская оказалась нарушителем запрета. Она его нарушать не собиралась, но раз так вышло, раз доклад широко разошелся в рядах публики, ждущей перемен, она приняла свалившуюся на нее роль провозвестника реформ. Вероятнее всего, этот так называемый Новосибирский манифест был известен Горбачеву. Он яснее ясного показывал, что советская экономика нуждается в реформах, в перестройке. Потом Горбачев ее и провозгласит. И Заславскую тогда назовут одним из «прорабов перестройки». Горбачев знал ей цену, был с ней на «ты», и с его подачи она стала директором-организатором первого в СССР Центра по изучению общественного мнения (ВЦИОМ). Центр был создан при прямом покровительстве Горбачева.
Этот шаг был логичным продолжением главной политической реформы, проведенной Горбачевым. Будучи по сути автократом, он де-факто ввел в стране парламентскую демократию. Основные вопросы о дальнейших путях развития СССР обсуждались на Съезде народных депутатов, чья задача была подобна задаче Учредительного собрания — подготовить, институционально оформить новый политический строй. Съезд народных депутатов должен был избрать Верховный Совет, но до его избрания он являлся высшим государственным органом СССР. Он стал местом для всенародной дискуссии.
При Горбачеве пресса стала существенно свободнее. Складывалась обязательная для демократического строя триада: свободно избранный парламент, свободно проводящиеся исследования общественного мнения, свободная и общедоступная пресса, которая, в частности, делает известными обществу результаты опросов.
Горбачеву, пришедшему на вершину власти с идеями ее обновления, не годились характерные для тех партийных органов методы «аппаратной борьбы», то есть интриг и комплотов. Он считался в Политбюро «молодым», что в условиях геронтократии было минусом. Не видя шансов победить в аппаратной борьбе, он сделал неожиданный ход: вывел борьбу за обновление за пределы ЦК и Политбюро, вообще вовне КПСС — в общество. (Напомним: предыдущий реформатор Хрущев рассчитывал только на внутрипартийные возможности борьбы. Обществу об этой борьбе нельзя было даже знать. Эпохальный доклад Хрущева на ХХ съезде КПСС о культе личности Сталина первоначально зачитывался только среди членов партии на закрытых собраниях.)
Знаковый жест — возвращение академика Сахарова из ссылки — показал, кого Горбачев призывал в союзники. Он обратился к той части общества, которая называла себя «интеллигенцией», еще «демократической интеллигенцией» («либеральной» — это более позднее название). Некогда о значении слова «интеллигенция» и обозначаемой им социальной группы велись жаркие споры. Автор не будет к ним обращаться. Но важно указать на некоторые структурные характеристики, отличавшие группу, к которой обратился Горбачев. Это не была партия ни в западном, ни в советском смысле слова. Но это была общественная группа с относительно высокой степенью сплочения и внутренней организованности (по крайней мере, существенно более высокой, чем у других крупных групп населения).
Прежде всего, надо отметить, что этих людей объединяли общие так называемые демократические взгляды. У многих (как и у самого Горбачева, считает автор) они сопрягались с верностью идеалам социализма. Но этих людей объединяло и неприятие тех практик политического управления, которые характеризовали советский строй в его прошлом и настоящем — репрессий от всесильных «органов», лживой пропаганды, бесконтрольной власти КПСС и бюрократизированного госаппарата.
Для интеллигенции, о которой идет речь, эту функцию «коллективного агитатора и организатора» (Ленин) играл самиздат с его ядром — выпусками имевшей газетный, по сути, характер «Хроники текущих событий». Производство текстов самиздата, связанное с высоким политическим риском, формировало идейную элиту этой группы. Распространение же текстов самиздата, возможное только по связям единомыслия-знакомства-доверия, создавало, по сути, сетевую организацию.
Эта социальная категория обладала альтернативной по отношению к совбюрократии идеологией и программой. Это была программа общественного самоуправления или демократии. В наиболее развернутом виде ее предложил А.Д. Сахаров. Она касалась управления общественными институтами и предполагала, что управление из рук госаппарата, бюрократии переходит в руки общества в целом. Напомним идею русских анархистов, предлагавших поставить общественное самоуправление на место государства. Эта программа не нашла реализации в России в 1917–1918 гг. В программах интеллигенции горбачевских времен идея свелась к требованию допустить «народ» к управлению общественными институтами и процессами, упразднив монополию партийной бюрократии на это управление. (Формально это упразднение монополии КПСС на власть было в конце концов осуществлено Съездом народных депутатов в акте отмены Шестой статьи Конституции СССР.)
Вывести на общественную сцену интеллигенцию как исторического актора Горбачев сумел за счет нескольких приемов. Важнейшим была декларированная гласность.
По сути, это была акция по разрушению существовавших запретов правившей бюрократии на обсуждение ее действий, в первую очередь — действий по физическому насилию и террору по отношению к ее противникам или в процессах смены одного поколения бюрократии другим путем физических устранений. Публикация имен репрессированных, истории репрессий казалась важнейшим средством подрыва этой власти, поскольку нарушала названный запрет.
Почти все критики советской власти как власти партбюрократии придавали огромное значение идеологическому обеспечению этой власти, пропаганде и цензуре. Среди них получила признание концепция, говорящая, что это «идеократия», что власть эта держится на словах и идеях, а также на запретах на некоторые слова и идеи. А если этот запрет нарушить, если люди узнают «правду», точнее, если «слово правды» будет сказано вслух, во всеуслышанье, то система неправедной бюрократической власти рухнет. В этом, собственно, состоял пафос гласности. (Корни этой идеи про магическую силу скрываемой от народа «правды» принадлежат русскому крестьянскому мифу. Согласно этому мифу, «правда», которую от всех скрывали, но про которую все знали, представлялась магической силой.)
На этом же ожидании «правды, которую скрывали от народа», как силы, которая отнимет власть у властителей просто самим ее разоблачением, без насилия, были основаны массовые надежды на «социологию», под которой понимались опросы общественного мнения. Они, мол, скажут, что народ действительно думает. При этом разумелось, что выяснится и будет сказано вслух: народ вовсе не в восторге от партии, от ее власти. А если это будет обнародовано, партии придется отдать власть народу. Горбачев, как видно, разделял эти взгляды. Поэтому-то в конце 1980-х гг., как было сказано, он «дал добро» на создание социологического агентства (ВЦИОМ).
Сегодня понятно, что эта мобилизация интеллигенции помогла выбить власть из рук партбюрократии. На многие важные посты пришли новые люди из этой среды. Стали перестраиваться и некоторые кадры на местах. Наступил волнующий период «перестройки» во внутренней политике, «нового мышления» во внешней.
Возникали новые формы коллективного действия. Да и те формы, которые уже имелись, стали действовать чрезвычайно активно. По всей стране стали множиться разного рода общественные объединения, иногда даже заявлявшие себя как «партии». В изобилии появились новые газеты и журналы (пусть жизнь части из них ограничилась выходом в свет одного-двух выпусков). На предприятиях стали действовать советы трудовых коллективов.
Многие активисты из описанной социальной группы сумели привлечь внимание и поддержку избирателей и были избраны депутатами на съезды народных депутатов разных уровней, в том числе — на Первый съезд. Правила избрания депутатов были компромиссом, который отражал на тот момент соотношение основных политических сил в обществе. Горбачев был и начальником, и представителем их всех. На Третьем съезде он был избран президентом СССР, не только неформально, но и по должности возглавив новые общественные силы с их стремлениями вперед. Но он остался и генсеком КПСС, сохраняя главенство в стане сил прошлого с их стремлением это прошлое сохранить в возможной степени.
Такая двойственность присутствовала в образе Горбачева, который стал председательствовать на этих съездах. Это был воистину исторический момент — переплетение двух драм: драма эволюции мнений советского общества, перераставшей в революцию, и драма перемен, перестройки сознания и строя личности лидера — Горбачева. Академик Сахаров, как уже говорилось, был вызван Горбачевым из политической ссылки, но именно Сахаров стал главным его оппонентом в дискуссиях на Первом съезде. Михаил Сергеевич и Андрей Дмитриевич, безусловно, были полны уважения друг к другу и понимали исторический масштаб друг друга и масштаб идущей меж ними дискуссии. Но ход ускорившейся общественной эволюции сделал их оппонентами. Горбачев был инициатором движения, и он считал себя обязанным сохранять позицию его лидера, главы государства, да и главы собраний Съезда. Авторитаризм российских борцов за демократию объясним. Но, считал Сахаров, непростителен. Был момент, когда Горбачеву, пытавшемуся употребить свой авторитет, чтобы управлять разбушевавшейся стихией дискуссии, Сахаров бросил жесткую реплику: «Вы, что ли, хотите короноваться?!» Сахаров как лидер оппозиционной фракции, в свою очередь, считал себя ответственным за судьбу не только огромной страны, но и человечества. Именно это, а не черты его характера, заставляло его некрасиво кричать с места и на трибуне, и драматически воздевать руки. Он понимал, что решения Съезда с неизбежностью окажутся историческими, и стремился удержать ход этой истории от того русла, в которое, как мы теперь видим, она в конце концов устремилась.
Общественная ситуация стремительно менялась. Сторонников продемократических преобразований, реформ в обществе становилось все больше, они стали большинством. Состав же названного протопарламента отражал предыдущий момент. Противники реформ, сторонники более консервативного курса были в большинстве. Эволюция взглядов Горбачева, безусловно, колоссальная, если отсчитывать от его позиций, с которыми он пришел на пост генсека ЦК КПСС в 1985 году, на этот момент уже отставала от изменений, совершавшихся в общественном мнении. На Съезде он, что естественно для лидера всего общества, каковым он себя ощущал, был с большинством. Но созданный им полудемократический механизм Съезда чисто технически не имел той скорости обновления, которую приобрел процесс общественных трансформаций (пусть пока лишь в зоне мнений). Горбачев был с большинством, большинство было с ним, и значительная его часть стремилась использовать это свое политическое преобладание. Это большинство один из лидеров реформистов назвал «агрессивно-послушным большинством».
Чуть ли не сразу после своего создания возглавляемый Заславской ВЦИОМ провел опрос жителей страны по поводу ряда вопросов, дебатировавшихся тогда на Съезде народных депутатов. Опрос показал, что в обществе большинство поддерживает позиции тех, кто на Съезде в меньшинстве, а «агрессивно-послушное большинство» Съезда, наоборот, теряет свою поддержку в обществе.
Два инструмента, созданные Горбачевым для того, чтобы отражать композицию сил (мнений) в обществе — Съезд и социологическая служба, — дали разные результаты. Повторим: состав съезда был сформирован однажды и не менялся. Общество же переживало стремительную эволюцию, становилось настроено все более продемократически, что и отразил опрос. Горбачев был со Съездом, верил в его функцию представителя общества. Результаты опроса его огорчили, возможно разочаровали.
Если верить, что существует имманентная логика исторического процесса, то можно представить, что Горбачев запустил процесс трансформаций в Советском Союзе, а затем уже был влеком этой логикой.
Упомянутый «ход» Горбачева, призвавшего к сотрудничеству с властью ту социальную группу, которая до того была к власти в оппозиции, далее выход к политике гласности внутри страны, к доктрине «нового мышления» во внешней политике — все эти и другие инициированные им акции заставали российское общество врасплох.
Каждая инициатива рождала, что не удивительно, вначале сопротивление. Собственно, само появление фигуры Горбачева во главе государства было встречено с подозрением, маскировавшим интерес.
Затасканное слово «неоднозначность» может быть приложено к реакциям общества на практически все шаги и действия Горбачева. Глубокая неоднозначность связана с такой инициативой, как «борьба с алкоголизмом». Политика «нового мышления», курс на дружбу с теми, кого десятилетиями считали самыми заклятыми врагами, вызывал замешательство во многих умах. Когда в соцопросах спрашивали: есть ли у сегодняшней России враги, — частым был ответ «есть, но мы не знаем, кто они», а то и «это мы сами».
Конец прекрасной эпохи
Сквозь пелену враждебности, пелену непонимания общественное мнение постепенно приходило к принятию авангардных шагов Горбачева. Его рейтинг, случалось, поднимался на ту высоту, которая ныне ассоциируется только с нынешним руководством.
Для обращающихся сегодня к событиям и процессам тех лет в попытках их схематизировать, представить в основных чертах горбачевская инициатива понятна. Это попытка реформирования советского госсоциализма, предпринятая в момент исчерпания его исторического потенциала. Ощущаемая как миссия цель мирового господства путем войны встала на паузу, превратившись в войну холодную. В ней можно победить или проиграть, соревнуясь с противником в угрозах. СССР надорвался в этой гонке.
Горбачев, не говоря этих слов, признал историческое поражение того стремления к мировому господству, которое двигало всеми предшествовавшими вождями страны. Исторической альтернативой, на которую страна была выведена бинарной логикой геополитики той поры, было «возвращение в семью европейских народов». На этом шаге Горбачев был оттеснен от власти Ельциным. Ельцин был поддержан и возвышен в публичной сфере наиболее активной частью той социальной группы, которая была призвана к политическому действию Горбачевым.
В схеме исторических движений того периода коротко отметим ту массу, которая либо пассивно принимала политические и социальные новации Горбачева, либо становилась к ним в оппозицию.
В спекуляциях на тему этого противостояния (принимавшего, в том числе, формы путчей) можно найти идею, что противостоявшие Горбачеву «силы прошлого», «красно-коричневые» в случае их победы осуществили бы «большой террор» в отношении его сторонников, а затем постарались бы восстановить социализм или советский социальный порядок в его «доперестроечном» виде. Идея исчерпания исторического потенциала этим строем им была чужда. Благополучное, на их взгляд, существование социалистического Китая принималось как доказательство.
Есть и другая идея, согласно которой и эти консервативные силы с неизбежностью пришли бы к необходимости реформ. История Китая им служит подтверждением.
Есть, наконец, идея, что силы, с которыми не справился Горбачев, были и силы консервативного большинства, и более радикального, чем он, реформаторского меньшинства. Последнее, возглавляемое Ельциным, победило. Оно, согласно этой схеме, продолжало линию, намеченную Горбачевым, а эта линия вела к капитализму. Но социальные условия России и большинства стран, бывших республик СССР, оказались такими, что капитализм сформировался как империалистический, с гегемонией крупных холдингов. Последние были поставлены под контроль государства. Образовался достаточно мощный государственный капитализм.
В процессе этого перехода
Ельцин, выступавший сперва как фактический продолжатель дела Горбачева по расставанию с советским прошлым, сменил свою политическую ориентацию. На уровне слов он был провозглашен как «президент всех россиян», на уровне реального процесса управления он возглавил власть новой экономической элиты, срастающейся с госаппаратом.
Радикальные демократические преобразования во всей системе управления не отвечали интересам тех, кто обрел огромные активы в ходе рыночных реформ. Но такие реформы предполагали и независимый суд, прокуратуру и общественный контроль над силовыми структурами, которые уже были поставлены ими себе на службу. Новому крупному российскому бизнесу была полезна и нужна свобода предпринимательства, наличие рынка и некоторые другие атрибуты капитализма. Но их преимущества многократно умножались прибавлением возможностей, которые ранее, в советское время, эксплуатировал т.н. теневой капитализм, а именно «национализация расходов, но приватизация доходов». Госструктурам отводилась роль санкционировать эту практику или не препятствовать ей, взамен принимая участие в распределении доходов. Реформы подредактировали.
Оригинал [1]
Алексей ЛЕВИНСОН