Почему в одних странах коррупция пустила корни, а в других – нет? Как обстоят дела в европейских странах и в России? На вопросы E-xecutive.ru отвечает ведущий научный сотрудник «Левада-центра» Наталья Бондаренко.
E—xecutive.ru: Каковы размеры коррупции в Европе?
Наталья Бондаренко: Еврокомиссия оценивает коррупционный оборот в ЕС в 2013 году в размере 120 млрд евро. Но измерение объема коррупционного рынка – задача скорее для экономиста, чем для социолога. Нам важнее другое: мониторинг мнений населения и бизнеса. Эти исследования позволяют понять системные механизмы, запускающие коррупцию и закрепляющие ее в повседневных практиках. При этом основным объектом исследования являются не сами коррупционеры, но участники, потребители услуг в тех сферах, где отмечаются высокие коррупционные риски.
E—xecutive.ru: То есть вы опрашиваете, тех, кто дает взятки, но не тех, кто берет?
Н.Б.: Тех, от кого ожидают взятки. Тех потребителей, кто вынуждены следовать подобным неформальным практикам и правилам, чтобы выживать. Чаще всего речь идет не о получении услуги более высокого качества или привилегии, но просто о доступе к нужной услуге. Прежде всего, рассматриваются отношения в public sector (госуслуги), но коррупционные практики есть и в частном секторе, хотя более «скромные». Помимо населения исследователи опрашивают представителей бизнес-сообщества и экспертов. Методики изучения при этом могут быть различными, но, как правило, исследуется срез мнений, когда вопросы задаются либо обществу в целом, либо представителям бизнеса, либо экспертам. Таким образом, выясняется, как воспринимается коррупция различными слоями общества.
E—xecutive.ru: В таблице, составленной вами для выступления на ежегодной конференции «Левада-центра» в 2014 году, страны собраны в группы. Вы видите какие-то закономерности образования этих совокупностьей? Север – Юг? Католицизм – протестантизм? Отсутствие или наличие опыта жизни при социализме?
Н.Б.: Ни один из названных вами критериев не имеет исключительного значения. Важны социальные нормы, которые складываются исторически под воздействием конфессий, особенности культуры, история развития государственных институтов, «матрица» законов, а также текущая государственная политика. Скандинавские страны лидируют в антикоррупционных рейтинга в немалой степени благодаря тому, что при монархической форме верховной власти одновременно на низовом уровне развивалась демократическая традиция.
E—xecutive.ru: Что вы в данном случае понимаете под демократической традицией?
Н.Б.: Открытость информации, прозрачность управления, подконтрольность институтов власти обществу, обычным гражданам. Самоуважение в обществе. Именно эти элементы приводят к неприятию со стороны обычных граждан любых форм коррупции, к появлению массовых представлений о коррупционных практиках как об «антинорме». При этом даже внутри группы стран со схожей исторической судьбой отношение к коррупции различно. Возьмите страны Прибалтики. Международные исследования в области финансовой политики, бизнес-климата, государственных институтов (в том числе исследования проблемы коррупции) показывают, что Эстония тяготеет по антикоррупционным рейтингам к средней группе, в которую входят страны Западной Европы (Германия, Великобритания, Франция), тогда как ее соседи Литва и Латвия – к группе стран с высокой коррупцией, к государствам Центральной и Восточной Европы.
E—xecutive.ru: Как может повлиять на ситуацию Еврокомиссия, если неприятие коррупции обществом складывается под воздействием факторов, которые евробюрократам не подчиняются?
Н.Б.: Помимо социальных норм есть еще инструментальный момент. Я имею в виду систему предотвращения коррупции властными институтами в отдельных странах и, например, надгосударственным образованием в виде структур Евросоюза. Ведь антикоррупционные социальные нормы в скандинавских странах укоренялись в течение длительного времени, и, пример был продемонстрирован «головой» – органами власти, которые должны были следовать принципам открытости информации, «прозрачным» этическим стандартам администрирования, независимости от групп влияний и пр. Важным здесь становится фактор доверия населения к государственным институтам. Сейчас страны новой Европы делают первые шаги – унифицируют антикоррупционные правовые стандарты: в законодательствах разных государств зафиксировано единое понимание того, что такое коррупция.
E—xecutive.ru: Центральным компонентом этого определения является взятка?
Н.Б.: Взятка — важный, но не единственный признак коррупции. В границах Евросоюза более десятка видов преступлений относятся к коррупционным. Но это – тема для отдельного разговора.
E—xecutive.ru: Насколько корректно сравнивать европейские и российские исследования коррупции с точки зрения методологии?
Н.Б.: В опросе городского населения в возрасте 18-64 лет, проведенному осенью 2013 года «Левада-центром» по заказу «Сбербанка», мы намеренно использовали тот же инструментарий, что и наши европейские коллеги, чтобы можно было сравнивать их данные с российскими.
E—xecutive.ru: Что показывает это сравнение?
Н.Б.: Что в странах со средним и высоким уровнем коррупции население относится к коррупции как к неизбежному злу. При этом глубина понимания – различна. По сравнению с Западной Европой, в России население указывает гораздо больше сфер, подверженных коррупции, но акцент общественного внимания перенесен в большей мере на проявления коррупции на низком и среднем уровне, на так называемую бытовую коррупцию, и это замещает рефлексию по поводу коррупции на более высоком уровне.
E—xecutive.ru: Возможно, российскому населению помогают сформировать такое видение государственные средства массовой информации, показывающие коррупцию на уровне поликлиники и жэка, но никак не выше?
Н.Б.: Население обманываться радо. Россияне соглашаются с наличием коррупции на бытовом уровне и реже задумываются о системных вопросах. Это характерно вообще для стран с относительно высоким уровнем бытовой коррупции, не только для России, но и для стран Центральной и Восточной Европы. Высокий уровень бытовой коррупции подавляет внимание обычных людей к системным коррупционным патологиям в государственной власти, к коррумпированности политических сфер и государственной власти более высокого уровня. В отличие, от, например, датчан, шведов и норвежцев, которые сообщают, что редко сталкиваются с коррупцией на бытовом уровне, но, тем не менее, проявляют активный интерес к проблеме коррупции в «большой» политике, в парламенте, среди чиновников высокого ранга.
E—xecutive.ru: Может быть, есть логика в том, что российский обыватель говорит о том, что осязает сам? Он встречается с коррупцией на уровне поликлиники и с уверенностью говорит о том, что знает.
Н.Б.: Да, наши респонденты видят коррупцию в поликлинике, потому что ограничены этими заботами – им не открывают следующий уровень представлений. Не зная как найти выход, население признает свое бессилие и делегирует решение проблемы властям.
E—xecutive.ru: «Узость взгляда» на вопросы коррупции – это специфическая особенность постсоветского общества?
Н.Б.: Внутри Евросоюза исследования показывают существенные расхождения между странами «старой» и «новой» Европы. Государства, которые были в социальном партнерстве с СССР, обнаруживают много общего, во-первых, между собой, во-вторых, с Россией. Это общее состоит в том, что и уровень общий коррупции, и практика бытовой коррупции у «новых» стран выше, чем у «старых». Также по опросам населения и в России, и в «новой» Европе в топ-листе самых коррумпированных называются полицейские, судебные чиновники, врачи. В «старой» Европе репутация этих групп более «чистая», их деятельность гораздо реже ассоциируется с коррупцией. Представления населения о причинах высокой коррупции в странах «новой» Европы ближе к россиянам, чем к жителям «старой» Европы.
E—xecutive.ru: Как «новые европейцы» объясняют эти причины?
Н.Б.: В странах Восточной Европы наряду с причинами, связанными с институциональными дефектами (бизнес-лоббирование, сращивание власти и бизнеса, неидеальные процедуры отслеживания государственных средств), которые сохраняются даже в малокоррумпированных странах, все чаще называются и причины, связанные с корпоративными интересами власти (незаинтересованность в борьбе с коррупцией, избирательное применение законодательства). Сошлюсь на венгерские исследования. Эксперты считают, что у венгерских бюрократов был стимул войти в Евросоюз – отсюда быстрое изменение национального законодательства, приведение его в соответствие с европейскими нормами. Однако у них не было стремления действительно бороться с коррупцией – поэтому дело ограничилось унификацией местных законов с законодательством ЕС, и только. Внедрять действенные антикоррупционные практики национальная элита не собиралась.
E—xecutive.ru: Такой подход характерен для других стран «новой Европы»?
Н.Б.: Да. Провалы государственной борьбы с коррупцией в бывших социалистических странах связаны с тем, что борьба эта входит в противоречие с корпоративными интересами правящих элит. Кланы заинтересованы в самосохранении, поэтому им не интересно развивать демократическую традицию – выборность, открытость, сменность – равно как не интересно внедрять социальные практики, которые приведут к появлению сильных общественных институтов.
E—xecutive.ru: Этот ваш тезис подтверждается исследованиями?
Н.Б.: В рамках проекта «Мировой барометр коррупции» Trasparency Intenational респондентам задавался вопрос: «Как Вы считаете, страна управляется группой лиц в своих интересах?». Была обнаружена прямая зависимость: чем ниже уровень коррупции в этой стране, тем меньшая доля опрошенных отвечает на этот вопрос положительно. Чем выше уровень коррупции, тем больше граждан считает, что страной управляет клан.
E—xecutive.ru: Кто в данном случае определял уровень коррупции в стране?
Н.Б.: Индекс восприятия коррупции Trasparency Intenational строится по ответам экспертов и представителей бизнес-сообщества. А население отвечало на вопрос о клановости. Таким образом, результаты одного исследования были подтверждены результатами другого. В свою очередь эти выводы подтвердились исследованием, которое проводил Всемирный экономический форум – там вопрос ставился несколько иначе – авторов проекта интересовали для каждой страны оценки этики взаимодействия бизнеса и госсектора.
E—xecutive.ru: Вы задавали российским респондентам вопросы об Алексее Навальном?
Н.Б.: В 2013 году по данным общероссийского опроса о Навальном знало около трети россиян, сейчас о нем знает большее число сограждан: рост известности обусловлен его активностью в политической сфере и вниманием к нему федеральных СМИ во время судебных разбирательств. Среди тех, кто знает об этой активности Навального, подавляющее большинство высказывает доверие к результатам его расследований. 54% тех, кто слышал о Навальном, считает, что информации «Роспила» о масштабных хищениях государственных средств чиновниками и бизнесменами стоит доверять. Этот показатель гораздо больше, тех, кто считает эффективными официальные антикоррупционные расследования (таковых около 30% респондентов). Социальная база Алексея Навального – в основном образованные люди в крупных городах. За пределами этой социальной базы отношение к деятельности Алексея Навального можно сформулировать так: «Если занимается — пусть занимается. Нас это не касается».
E—xecutive.ru: Вы сказали, что социальная база Алексея Навального — образованные горожане. А насколько меняется отношение к коррупции среди россиян при переходе от одной общественной группы к другой?
Н.Б.: По данным опроса городского населения в возрасте 18-64 лет, проведенного осенью 2013 года «Левада-центром» по заказу «Сбербанка», оказалось, что принципиальных отличий нет. Чуть больше озабочены проблемой коррупции в более модернизированной среде (более молодые, успешные, образованные люди), чем в других группах. Иных значимых отличий мы не увидели. Коллектив авторов из «Левада-центра» опубликовал результаты этого исследования в статье в журнале «Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии» №3-4б 2013 с.91-110).
E—xecutive.ru: На форумах E—xecutiev.ruучастники Сообщества высказывали мысль, что антикоррупционные рейтинги – это инструмент давления на национальные администрации. Что бы вы ответили им?
Н.Б.: Они имеют право на такую точку зрения. К примеру, действительно, за последние два-три года на несколько пунктов выросли позиции в антикоррупционных рейтингах стран «новой» Европы, и при этом снизились позиции некоторых стран Южной Европы. Но это не повлекло межгрупповых перемещений – Западная Европа по рейтингу восприятия коррупции остается в срединной группе, а Восточная и Центральная Европа в группе высокой коррупции. На мой же взгляд, международные рейтинги распространения коррупции в целом дают возможность каждой стране (властям, бизнесу, гражданам) осознать существующие коррупционные риски, увидеть проблему со стороны. Что очень важно для каждой страны, чтобы двигаться дальше. Коррупция и модернизация несовместимы: если страна стремится к обновлению, она должна внедрять антикоррупционные практики.