Люди готовы выйти на улицы – пандемия лишила их работы, а власть не защитила. Увы, опыт протестов последнего десятилетия не назовешь эффективным. Какие настроения царят в обществе и чего не хватает недовольным – глазами социолога «Левада-центра».
Поправки к Конституции вряд ли способны заставить граждан протестовать, несмотря на волну возмущения в интернете. Бессрочное пребывание Владимира Путина на верховном посту давно стало фактом массового сознания. Объявление Терешковой и новостью не назвать, а идея исполнения буквы Конституции для большинства наших соотечественников не критична.
При этом майский опрос «Левада-центра» показал, что протестная активность достигла максимума за полтора года. Что же именно опрос говорит о протестном потенциале? (Оговорюсь: протестный потенциал не равен протестному движению, это скорее уровень негодования, состояние массового сознания.)
Мы выяснили, что степень готовности к протестам выше, чем мы полагали, причем в игру могут вступить представители самых мобильных групп – учащиеся (молодые мужчины) и рабочие. Больше трети опрошенных представителей молодежи и рабочих положительно ответили на вопрос «Возможны ли протесты в вашем городе». А главное, доля респондентов из этих групп, ответивших положительно на следующий вопрос, «Примете ли вы участие в протестах, если они состоятся», выше доли тех, кто назвал эти протесты вероятными.
Протестный контингент помолодел: на прошлом пике осенью 2018 года, когда президент подписал закон о пенсионной реформе, недовольство выражали люди предпенсионного возраста. Путин потерял тогда изрядную долю поддержки из-за оттока их голосов, учащиеся и рабочие были куда менее ретивы в высказываниях. Сегодняшнее ухудшение условий жизни коснулось последних самым существенным образом.
Для людей, которые потеряли работу и с ней источник средств к существованию, ситуация стала не «в целом» хуже, а хуже разом и серьезно. Вряд ли они обвинят Путина в самой пандемии или в том, как она была отыграна властями, но вот то, что он не уберег народ от экономических последствий пандемии и при этом хочет «обнулиться», ему точно припомнят. Рабочие сегодня – это не индустриальный пролетариат 30-х годов, многие представители рабочих профессий работают не только на предприятиях, но в малом бизнесе, на который пришелся основной удар. Альтернативные источники дохода при нашей бедной социальной структуре мало кому доступны: кто-то займется извозом, но для массовых слоев это не выход.
И поддержку студентов Путин утратил впервые: в течение почти всего его срока молодежь была более лояльна власти и персонально президенту, чем остальные возрастные группы. Для студентов важна – важнее, чем для других социальных слоев – идеологическая составляющая. Это верно для Европы, теперь верно и для России.
Попутно упомянем тех, кто продолжает поддерживать президента. Здесь никаких сюрпризов: со времен Французской революции власть поддерживает наиболее консервативная часть общества. Это самая старшая возрастная группа, в основном женщины (мужчин там по понятным причинам немного), живущие в маленьких городах и селах. Они, как правило, малообразованны – во времена их молодости даже среднее образование не было обязательным. Это самая твердая опора Путина, пусть и символическая – но ведь и голосование символическая процедура.
Вернемся к двум группам, заявившим свою готовность выйти на улицы. Исторический вопрос – соединится ли студенчество с рабочим классом, как в Париже в 1968-м?
Думаю, это возможно. Когда появляется мощный локальный повод для протеста, возмущается весь город, как это было в Пикалёво. В Москве те, кого мы можем назвать рабочими (не берем в расчет разнорабочих, таскающих ящики), не отделены социальной стеной от более образованной молодежи и, скорее всего, присутствуют внутри столичного протестного контингента. Думаю, они были и на массовых митингах – из одной московской интеллигенции 100-тысячных толп не соберешь, да и не вся она выходила.
Самосбывающася Росгвардия
Точечные протесты сегодня мгновенно приобретают политический оборот – ленинские слова об экономической и политической борьбе уже неактуальны, претензии направляются сразу в Кремль, а не в областные инстанции. Весной 2020 года Путин потерял иммунитет, которым пользовался почти все свое президентство – мол, внутренние вопросы не его ответственность, он рулит внешней политикой. Сейчас любой протест могут адресовать ему лично.
При этом история показывает, что точечные протесты в 99% случаев остаются точечными, локальными. Столичные протесты имели многократно меньшую реверберацию в Питере, а затем угасали по крутой траектории, превращалось в одиночные акции. Я бы не стал рассчитывать, что местное недовольство перерастет во всероссийскую, говоря школьным языком, политическую стачку. А вот всероссийское политическое недовольство мы регистрируем.
Я не знаю, при каких условиях возникнет эта стачка, более того, сомневаюсь, что мы ей обрадуемся. Первым делом она обещает много крови – Росгвардию растили именно для ее жестокого подавления. Это ночной кошмар власти и одновременно нечто вроде самосбывающегося пророчества или пресловутого ружья, висящего на стене: паранойя и готовность жестоко карать сами по себе влияют на развитие ситуации в стране.
Но это – лишь вероятность. Пока что мы живем в той реальности, которую понимаем, в ней политических эксцессов нет. И обнуление путинского срока продлевает эту реальность: для многих это главный стимул проголосовать или хотя бы мысленно поддержать поправки. Или не протестовать.
Потерянное звено
Как действовать в ситуации массового протеста, не знает никто – ни власть, которая умеет только закручивать гайки, ни те, кого можно назвать оппозицией. У нас нет инструментов для разговора, нет языка диалога, да и понятных требований. Нет передаточного звена между протестантами и властью. Только ОМОН, Росгвардия и сотрудники администрации президента, которые хватаются за голову – «Ой блин, опять они бузят».
Кроме бюрократии и, может быть, пенсионеров, в стране нет больших организованных групп, которые бы заявили свои групповые интересы и нашли тех, кто эти интересы выражает (лидеры, партии, медиа). Из-за того, что таких групп нет, они не представлены в парламенте и никакие честные выборы их туда не протолкнут – ведь они сами себя не организовали, никого и ничего не выдвинули. Поэтому парламент и не является площадкой для столкновения интересов: тут некому дискутировать.
Давайте представим протест настолько массовый, что в Кремле скажут – товарищи, лучше пойдем им навстречу. Какую бумагу надо сунуть в руки президенту, чтобы ее поддержала и улица? Не уверен, что публике понравится то, что подготовят академики. Пока такой программы нет ни для внедрения мирным способом, ни для внедрения под угрозой массового недовольства. Тост всех недовольных – это тост «за все хорошее»: чтобы цены не росли, чиновники не воровали, не было войны. Люди годами протестуют против коррупции, требуют независимости судов и соблюдения законов – ничего не меняется. Это общечеловеческие вещи, но они не специфичны.
Не хотим Путина, а кого тогда? Навальный – несерьезно: даже в Москве за него во время выборов мэра отдали голоса всего 27%. Готово поддержать его в президенты на выборах 2018 г. было 4% опрошенных. Навальный лихой политик и хорош как оппозиционная фигура, он послал в общество несколько значимых месседжей – вспомнить только несравненную ПЖиВ. Но это не та фигура, которую призовут управлять страной.
Не могу припомнить, чтоб результатом протестов стали конструктивные подвижки. Самый успешный протест – против монетизации льгот – окончился тем, что правительство в страхе свернуло достаточно разумную, но криво реализованную реформу и мы узнали, что оно боится пенсионеров больше, чем «зажравшейся Москвы» и прочих креаклов. После протестов зимы 2012-го были приняты законы, но не те, которых требовала толпа.
Внутренний Абай
Впрочем, перечислять, чего важного и нужного нет у оппозиции, скучно и немного нечестно.
Возможно, не стоит искать единую силу, которая сможет управлять 100 миллионами взрослых людей. Возможно, первым шагом к реальным реформам станет перестраивание самой федерации и кардинально измененные отношения с внешним миром. Так или иначе, нужно прощупывать иные ходы – нынешние, пусть и кажутся правильными, никуда не ведут. На перспективы протестного движения я смотрю без особого оптимизма, хоть и был вместе с коллегами на всех митингах.
Но закончить я хочу на иной ноте. Массовые митинги протеста стали потрясающим социальным, моральным, психологическим опытом для всех, кто там был – таким же, как трехдневное стояние на баррикадах у Белого дома.
Мы увидели иную сторону действительности, увидели, что вокруг нас золотые люди, полные благородства и мужества. Персонажи, подобные тем, кого мы встречаем в книгах. Духовная жизнь нашего общества, признаться честно, бледна и погана – а тут оказалось, что если отбросить все внешнее, внутри окажется золото. И ведь не было так, что вышли хорошие, а плохие остались дома. Вышли просто люди, и оказалось, что при определенных обстоятельствах они – герои.
Да, у нас нет хорошей демократической программы. Та, что была в 1990-х гг., второй раз не сыграет. Но в публике, в народе (тут я говорю как социолог, а не как гражданин) существует альтернативная программа общественной самоорганизации. Мы знаем это по точечным примерам: я это видел, когда забастовщики-шахтеры в 1989-м овладели городом Междуреченск и установили там свою власть – никакому Кампанелле такое не снилось. В крошечных масштабах это был ОккупайАбай: демократически организованное сообщество, которое никто извне не организовывал.
Мы носим эту программу в себе и реализуем ее, когда власть так или иначе отступает, отходит в сторону. Общество, якобы поклоняющееся сильной руке, не сидит сироткой, ожидая, когда придет Карабас-Барабас с плеткой.
Именно на способность к самоорганизации рассчитывали Кропоткин и Бакунин, когда говорили об анархическом обществе, основанном на горизонтальных связях. Интернет показал, что у таких связей может быть и современная основа. А значит, все возможно, но может быть, не так, как мы себе это представляем.