Эпидемия — испытание для различных систем: системы здравоохранения, системы управления, но также и для системы отношений между людьми. «Левада-центр» дважды задавал вопрос россиянам: что они думают о своей готовности помогать друг другу в этих чрезвычайных обстоятельствах. Первый раз вопрос был задан в марте, когда российское общество лишь готовилось встретить эпидемию (половина населения тогда еще думала, что эпидемии не будет). Второй раз – в августе, когда вся страна уже испытала, что такое эта напасть.
При подготовке вопроса, который должны были задавать людям наши интервьюеры, и самое главное – вариантов ответов на него, мы опирались на то, что уже было известно. Так, мы знали, что в обществе широко распространено такое мнение: нынче у нас все разобщены, каждый думает только о себе и узком круге «своих». И мы заготовили вариант ответа в подобном духе. Но мы знали и мнение, что в России большая беда, бедствие сближают людей, они приходят на помощь всем, кто в ней нуждается, и т. п. Был подготовлен и такой вариант ответа.
Опрос, проведенный еще только в преддверии неизвестной беды, показал, что версию «все будут всем помогать» чаще всего разделяли люди, рожденные и воспитывавшиеся в советское время, а также люди, приученные уважать власть (частью это они же), но еще и люди, сами облеченные хоть какой-то властью. Однако и среди этих категорий ответ «Люди станут больше оказывать поддержку друг другу и помощь нуждающимся в ней» в марте выбирали от силы 22%. В полтора раза чаще (32%-35%) они склонялись к прогнозу, что «ничего не изменится в отношениях между людьми», т. е. отрицали версию, что в беде-то мы сплотимся и поддержим друг друга. И в названных категориях, и во всех остальных большинство держалось мнения, что люди станут больше заботиться только о себе и «своих».
Опрос показал, что это представление общества о самом себе поддерживает в целом по меньшей мере половина россиян. А во многих категориях населения – и больше. Если кто-нибудь думал, что в сельской глубинке люди крепче связаны друг с другом, его ждали большие разочарования. Именно в российском селе меньше всех (15%, тогда как в столице 20%) ожидали этого, и больше всех (53%, а в столице 47%) говорили, что люди будут помогать только себе и «своим». Такое же разочарование ждало тех, кто ожидал, что наша молодежь первой ринется помогать тем, кто в беде. Опрос показал, наоборот, нарочитое стремление самых молодых людей максимально игнорировать версию о всеобщей взаимопомощи (11%) и чаще всех прочих напирать на вариант, мол, россияне будут заботиться только о себе и «своих». Среди учащейся молодежи так заявляли почти две трети. Так говорили и 60% среди тех, кто решался заявлять, что не одобряет деятельность Владимира Путина на посту президента России. Значит, в такой позиции выразился не просто скепсис по поводу морального уровня нашего общества, но и укор власти – мол, то, как вы нами правите, сделало нас такими.
Прошло почти полгода, мы пережили горести и страхи, утеснения и лишения, радость и утешение. Отвечая на те же вопросы, только поставленные теперь не в будущем, а в настоящем и прошедшем времени, россияне показали, что их мнения о себе несколько изменились. Самая главная перемена такая. В марте, накануне эпидемии, половина, как говорилось, ожидала, что все будут заботиться только о себе и своих, а треть – что эпидемия ничего не переменит во взаимоотношениях.
В августе, оглядываясь назад, люди чаще всего (40%) подтверждали именно это мнение, что эпидемия нас никак не изменила, и реже прежнего (38% против бывших 50%) указывали на заботу только о своем и своих. Говорящие об альтруистическом поведении россиян остались в меньшинстве, но их стало больше: 23% вместо 17%. Расклад мнений, основанных на пережитом, а не на ожиданиях, оказался гораздо более сглаженным. Если в марте ответы младших и старших об ожидаемом альтруизме различались вдвое по своей частоте, то теперь они сблизились: 21% у молодежи, 24% у пожилых.
Но значимые различия остались – в нескольких случаях. В столице жители говорили о взаимопомощи гораздо чаще (31% при 23% в остальных крупных городах и 19% в селе). Рискнем предположить: дело не в том, что человеческие отношения среди москвичей лучше, чем среди прочих россиян. Скорее сказалась настройка московских медиа, в особенности социальной рекламы, взявших тон уважительно-доверительный, стиль легкий, разговорный, а не казенный. Жителям города был предложен (и видимо, принят) их собственный образ как людей добрых и симпатичных, заинтересованных в своем городе и друг в друге.
Второе заметное отличие от среднего — в позиции лиц, критически отзывающихся о деятельности президента. Они остались теми, кто реже всех говорит об альтруизме и чаще всех о том, что ничего не поменялось. С ними парадоксальным образом сблизились позиции попавших в опрос начальников. В это группе минимально изменили распределение мнений, и теперь они оказались (вместе с людьми бизнеса) самыми большими скептиками относительно склонности россиян помогать другим, а не только своим. Выходит, мнение власти о людях и людей о власти сходятся, и мнения эти не очень лестные.
Итак, судьба устроила нашему обществу проверку, и оказалось, вот каков основной тип нашей социальности: мы не столько гражданское общество, сколько общество «своих». Но выяснилось также, что в нас чуть больше гражданских установок, чем мы от себя ожидали.