НАШ ЧЕЛОВЕК
Умер Жванецкий. Его главное время, время его великой магнитофонной славы – последние десятилетия советского периода, пора так называемого «зрелого социализма». Если использовать метафору возраста, то в этой позднесоветской эпохе он был с молодости взрослым. Но и общество дозрело. Поэтому было некоторое соответствие между его, Жванецкого, дистанцией от усмотрений официоза с их картиной общества, и такой дистанцией у этого самого общества. Об этой почти что пропасти было запрещено говорить и думать, но, если на нее указать, как это делал Жванецкий, возникал тот восторг узнавания, который и обеспечил ему, его текстам колоссальный успех. Эта дистанция от предлагаемого властью порядка вещей может оборачиваться иронией, тогда она становится способом отношения общества к этому порядку вещей. Эта дистанция, эта ирония, повторим, уже была в позднесоветское время, по инерции перенеслась и в первое постсоветское. Во втором постсоветском, путинском времени этой дистанции не было, нет и до сих пор. Пресловутый «рейтинг Путина», который мы замеряли все эти годы, своей высотой и говорит об ее отсутствии. В этом смысле для Жванецкого не было необходимого ему зазора.
Жванецкий вышел в общественное пространство в хрущевскую оттепель, которая и создала означенный зазор. Объектом и инструментом он сделал обывательскую речь. Не язык как систему норм, а речь как процесс их реализации, реализации социальных отношений, как текущий социальный процесс. А.Битов отмечал, что у Жванецкого паузы и повторы не менее важны, чем слова. Добавим: и интонации. Его тексты не следует читать. Их надо только играть потому, что речевыми, а также невербальными средствами даются знаки: от кого и кому следует посыл в каждый данный момент. Это увидел в них А.Райкин, мастер презентации социальных типов и перевоплощения из одного в другой. Тексты Жванецкого, точнее его выступления – не монологи, как их часто называют. Это переклички, многоголосые перепалки этих типов. Каждое высказывание, будь оно даже в форме паузы, имеет в виду, включает в себя ответ зрителя-слушателя, тем самым – участника.
Жванецкий вскрывал суть социальных отношений. В этом смысле он делал работу социологов – в их фактическое отсутствие в советской действительности. Когда Ю.А.Левада решил, что мы должны написать статью о дефиците как социальном феномене, стимулом, в той же мере, что работы Я.Корнаи, был знаменитый текст Жванецкого «Дефицит», известный в исполнении А.Райкина. Левада предложил исследование «Человек советский», имея в виду изучить человека постсоветского, а Жванецкий ввел в оборот формулу и понятие «наш человек», обозначив тот же социальный тип.
Есть соблазн сказать, что Жванецкий – певец тогдашней повседневности. Сколько в его текстах обыденности и ее реалий– стиральные порошки, автобусы, пальто, очереди, служебный флирт, телевизор! Но все это – в контексте обсуждения предельного вопроса тех лет, который он никогда не снимал с повестки: почему мы так живем? В этом мы виноваты или они? И указывал на обоих.
Нельзя не сказать о величайшей отваге Жванецкого. Дело не в том, что он решался критиковать начальство. Начальству это даже нравилось. Оно в том, что он взялся говорить от имени общества, всего общества, общества как целого. На такое отваживаются писатели масштаба Маяковского или Солженицына. Имея в виду показать, что гражданину надо брать на себя такую ответственность, он затеял передачу «Дежурный по стране». Речь не об ее успехе, но о замахе. (Появившиеся потом известные «прямые линии» выглядят реализацией именно этой идеи).
Жванецкий кончился как феномен, а теперь и его самого нет в живых. Но он показал многим, в том числе социологам, что надо делать в стране, где живет «наш человек».
А.Левинсон